Опубликовано: 23.03.2017
Я пробудился, когда Ирбис, красноватый персидский кот, заворочался на подушке и ткнул меня в нос хвостом. Хвост был мягенький, на самом кончике белоснежный и в особенности лохматый.
Когда персидские коты линяют – это плохо. А если они при всем этом к тому же обожают спать на твоей подушке, это ужас. Я осторожно взял Ирбиса за кончик хвоста и сделал вид, что собираюсь дернуть. Кот презрительно поглядел на меня медно-красными очами и отвернулся. Чихать он на меня желал. Двенадцатилетние мальчишки нигде не числятся священными, а вот коты – да: в Египте.
– Стас, – тихонько позвал я. – Стас, ты дрыхнешь?
Брат не ответил, только сверху доносилось его сонное посапывание. Он дремлет нужно мной – у нас двуэтажная кровать, и мой одноклассник Валька Мельник произнес в один прекрасный момент, что это как в кутузке. Я не нашелся что ответить, а Стас сходу поблагодарил Вальку за информацию, так как мы в кутузке еще не бывали. Вышло так, как будто Валька посиживал в кутузке. Он обозлился, обозвал за это Стаса и плюнул в него. Но не попал.
– Стас! – позвал я для порядка еще разок, подхватывая Ирбиса под теплое толстое брюхо, встал и заглянул на его кровать. Очевидно, брат спал, подушка у него не была усыпана кошачьими волосами, и исключительно в ногах лежал небольшой беспородный котенок, которого мать принесла вчера вечерком.
Я положил Ирбиса Стасу под щеку, чтоб коту не было скучновато в моей пустой постели, а беспородного, не имеющего еще клички котенка запихнул ему под одеяло. Котенок начал находить выход из плена, а я побежал мыться.
– Доктор, поглядите моих кошек.
– А где они? – спрашивает тот.
– Здесь, – отвечает мать, кладет на стол чемоданчик и открывает его. А там лежат восемь кошек по стойке «смирно». Лапы связаны и рожи забинтованы – чтоб не кричали. Только хвосты – туда-сюда, влево-вправо.
Вся лечебница бегала поглядеть…
Итак вот, вышел я в коридор, а мать, накрашиваясь, увидела меня в зеркало и произнесла:
– Хухер-мухер,[1] Костя.
– Хухры-мухры, цурюка,[2] – торопливо пробормотал я.
Мать оторвалась от зеркала, оборотилась ко мне и с возмущением переспросила:
– Цурюка? Зап ардажер, сердев ынау-мынау![3]
– Эй! – возмутился папа, переставая раскладывать корм по мискам. – Я тоже малость язык знаю! Это кто же тогда ынау-мынау? Я?
– Ардажер, хухры-мухры, мухры-хухры, – затараторил я. – Зап Сет тага горк минерал. Зап шердап. Лапсердюк. Ыкувон, генекал ардажер. Ынау-мынау ардажер ук. Зап ынау-мынау. (Ну, можете сами перевести? Слабо? Позор… «Мать, доброе утро дважды попорядку. Сет[4] отуманил мой разум во сне. Я криво-языкий. Мое почтение громадно. Папа, не ругайся с матерью; пустынным шакалом мать именовала меня. Я пустынный шакал».)
– Вот так-то, – дружелюбно произнесла мать, переходя на российский. Из-за легкого узбекского акцента казалось, что она с родного языка перебежала на зарубежный. Мать выросла в Ташкенте. Во время землетрясения ее предки пропали, и она жила в детдоме. Но говорить об этом не любит. Зато о Ташкенте может часами гласить. Если ее слушать, то на свете нет городка привлекательнее и солнечнее. И люди там особые, и персики там, и вообщем… Это ее пунктик № 2 – после кошек. Нет, № 3, 2-ой – это древнеегипетский.
На самом-то деле никто не знает, как древнейшие египтяне гласили, ведь их язык сохранился исключительно в старых надписях, и одни спецы, к примеру, считают, что пустынный шакал произносится «ынау-мынау», а другие – «еня-меня». Но если уж маме пришло в голову учить нас древнеегипетскому… Мы со Стасом поначалу бунтовали, но позже передумали; никто этого языка не знает, и у нас будет собственный скрытый шифр.
– Хухер-мухер, – невинно произнес Стас. – Ничего ему не жутко.
– Он кот либо кошка? – поинтересовался я.
Стас скосил глаза на котенка и произнес:
– Не знаю. Он еще небольшой. И лохматый. Признаки пола не выражены.
– Это у тебя не выражены, дубина пушистая, – разозлился я. – Его же именовать как-то нужно!
– Назовем Валей, – беспечно предложил Стас. – Это и мужское имя и женское.
– А почему конкретно Валей? – опешил я.
– Мельнику назло. А то плюется, как курдеп,[6] – буркнул Стас, изучая в зеркале свою белобрысую физиономию. Он весь в папу, а я как мать: черноволосый и худенький.
Я вытерся полотенцем и съязвил:
– Что, усы ищешь?
Стас внезапно побагровел и зашипел:
– Каваока Сет шенгар![7]
– Окавака Сет шенгар![8] – не остался я в долгу.
Дверь открылась, и вошел папа. Как раз в ту минутку, когда мы готовились вцепиться друг в друга. Папа снял котенка со Стаськиного плеча и спросил:
– Чего-то не поделили, полиглоты?
– Нет, папа, – дуэтом ответили мы.
– Точно? – усомнился папа. – Не ссорьтесь. Чтоб драться не пришлось.
Держа котенка за шкирку, он вышел. А мы со Стасом понимающе переглянулись. Если папа начал гласить с уточнениями («выключи свет, чтоб мрачно стало», «позови Стаса, чтоб пришел»), – означает, он погружен в обдумывание…
– Опять инопланетян ищет, – обреченно произнес Стас.
– Точно, – возлюбленным папиным словечком ответил я. – Чтоб жить веселее было.
Папа у нас тоже не безумный. Добросовестное слово. Он археолог, так же как и мать. Просто папа верует в палеоконтакт. Понимаете, что же все-таки это такое? Те, кто верует в палеоконтакт, задумываются, что на Землю прилетали инопланетяне. Только не на данный момент, а давным-давно, еще в первобытные времена. Так что если покопаться хорошо в старых развалинах либо просто в земле, то можно отыскать скелет инопланетянина, его возлюбленный бластер либо даже целый галлактический корабль. И это совсем не для того, чтоб прославиться. Просто папа считает, что когда имеешь впереди себя такую тяжелую задачку, то жить веселее и увлекательнее. Я с этим согласен. Жить веселее. В особенности окружающим. Стас малость помолчал, позже без охоты произнес:
2
3
4